Красная комната  - Ирина Лобусова

— Как появится, сразу ко мне! Надеюсь, она явится до конца рабочего дня?! А за такое хамство вычтите у нее деньги за день, как за прогул!

Остаток дня был безнадежно испорчен. Вся работа валилась из рук. До самого конца дня, когда из офиса разошлись все сотрудники, Джин так и не появилась на рабочем месте.

* * *

Джип мчался по городу, нарушая все правила дорожного движения. Вадим ворвался в квартиру и сразу понял: что-то не так! Красная комната выглядела пустой. Нет, не так — красная комната выглядела навсегда покинутой.

Вадим перетряхнул ящики и шкафы. Вещей Джин не было. Исчезла вся ее одежда. Единственное, что осталось от Джин, — ноутбук на кухонном столе.

Джин сбежала. Она ушла из квартиры, собрав вещи. Она ушла из его жизни, бросив все и предпочтя всему пустоту.

Что произошло? Что заставило ее совершить такой страшный, такой непоправимый поступок?

Вадим ни секунды не сомневался в том, что Джин в беде, и его до глубины души оскорбляло то, что этой бедой она не захотела поделиться с ним. Почему Джин не попросила его о помощи? Он бы помог. Он бы сделал для нее все. Но она сбежала, как проштрафившийся воришка, пойманный в супермаркете за кражу булки.

Вадим был разбит. Разбит и совершенно уничтожен. Опустившись за кухонный стол и стараясь не смотреть на ноутбук, обхватил голову руками. Он не помнил, сколько просидел так. Но жажда жизни оказалась сильнее.

Он бросился в спальню, открыл тумбочку. Детская игрушка, медведь с зеленой ленточкой, лежала на своем месте. Значит, по какой то причине Джин не захотела брать его с собой. Значит, и ноутбук был для нее больше не важен. Значит, беда!

Вадим вернулся в красную комнату и принялся звонить Артему.

Три часа до приезда Артема слились для него в один бесконечный пронзительный звук, высокими частотами уродовавший его барабанную перепонку. Он не мог больше находиться в этой квартире. Здесь даже стены говорили с ним, и голоса их были ужасны. Артерии обоев, полные свежей, еще не пролитой крови, неумолимо надвигались на него.

В этой комнате страхи принимали осязаемые формы — словно безразличные люди, проходящие мимо человеческого горя. А вот он не мог равнодушно и размеренно пройти мимо горя Джин.

Вадим не знал, в чем ее беда, но истина пришла к нему как сверхъестественное откровение. Истина была в том, что вокруг Джин все сильнее сжимается кольцо беды — как веревка на ее шее.

* * *

Вадим метался по городу, как раненый зверь. Он рвал сухожилия переулков и площадей.

Его душу разрывало мучительное чувство вины — вины за безликие дни, когда он не мог прикоснуться к Джин ни душой, ни ладонью, а вместо нее касался никчемной пачкающей пустоты.

Теперь он знал: самый страшный грех — грех безразличия, потому что за него приходится дороже всего платить. Безразличие прилипает к коже, как панцирь, уничтожая и заменяя собой живую кожу. Когда же ты пытаешься сорвать этот панцирь, то вдруг понимаешь, что тебя — живого и настоящего — больше не существует, а под намертво приросшим панцирем лишь зловонная разлагающаяся мертвая плоть.

Он был мертв, когда не испытывал никаких чувств. И теперь платил за все, пытаясь воскресить собственную душу, срывая с себя уродливый панцирь безразличия.

Мотаясь по городу, он искал Джин, и рана ожившего сердца болела. Он искал ее, чтобы — он знал это! — больше никогда не терять.

Он стоял перед своим джипом и не мог понять, как открыть дверцу, как вставить ключ в замок зажигания. Надо было ехать — куда-то ехать, двигаться в пространстве, а время было похоже на испанский сапог, дробящий его кости и разрывающий мышцы и нервы…

— Привет! — женский голос резанул со спины.

Вадим обернулся в надежде, хотя этот голос был ему совсем не знаком. Он обернулся, и надежда исчезла, как мыльный пузырь, лопнувший на солнце.

Перед ним стояло молодое безликое существо — белокурые волосы, свисающие на плечи, розовые губы, облегающая майка, длинные загорелые ноги. Он стоял и тупо смотрел на нее. Откуда это существо? Из прошлого? Да, из прошлого, где он когда-то собирал никчемную и ненужную коллекцию ляжек и губ…

— Привет! — существо надуло губки, игриво повело плечом. — Я Катюша. Мы встречались. Не помнишь?

Между розовыми губами мелькнул розовый, будто кошачий, язычок. Это было уже слишком! Мир превратился для Вадима в кровавый нарыв, став бесконечным источником боли. Вадим едва не застонал от этого грубого прикосновения равнодушного прошлого. Из-за которого он потерял все, что можно было потерять, и вот теперь терял саму жизнь…

— Мы встречались, — существо кокетливо откинуло прядь волос со лба — она играла по правилам. — Помнишь ночной клуб «Посейдон»? Потом мы ходили в гостиницу. И еще в ресторанчик на берегу. Мы два раза встречались.

— Я помню, — Вадим наклонил голову, чтобы скрыть выражение глаз и не закричать.

Прошлое вырастало перед ним ядерным грибом. Вадимготов был провалиться, если бы было куда.

Он помнил. Влажные ляжки, молодые груди, отупевшие после дорогого коктейля глаза, смятые простыни, пахнувшие хлоркой, жара, пот, движения — и пустота, пачкающая душу. Да, он помнил…

Душное лето. Сайт знакомств. Смазливенькая блондинка от двадцати до двадцати пяти лет. Мужчины только на таких смотрят. Он мужчина. Он смотрел. Ляжки. Губы. Все остальное не важно. Движения всегда одинаковы. За зрачками ничего нет. Пустые мысли. Пустое тело. Мужчинам ничего больше не нужно. Не важно.

Он помнил. Так ведут себя все. Ведутся на высветленные грязноватые пряди и упругую попку под шортами из секонд-хэнда. Все остальное не важно. Можно поиметь. Один раз. Подняться на фоне этой низкой пустоты. Плевать на пустоту зрачков. Плевать на все. Больше всего — плевать на душу.

— Зачем ты подошла ко мне?

Где-то неподалеку, в каменных недрах жестокого города, умирала его прошлая жизнь, а он стоял с глазу на глаз со свидетелем собственного преступления. Он — современный человек из мира пустоты, где правильным считается употребить как можно больше таких тел, наплевав на свою собственную душу.

Тогда он вообще не знал, что у него есть душа. Он не имел об этом ни малейшего представления. Ему казалось правильным брать, когда дают. Казалось правильным тратить свое время только на тех, кто быстро и сразу дает употребить свое тело со всех сторон, ничего кроме денег не требуя взамен.

Женские тела всегда были липкими. Они липли к нему, эти сотни бессердечных тел, сливаясь в одно многоликое бездушное тело, а он стоял под душем, считая, что эту омерзительную липкость можно смыть мылом и горячей водой.

И вот теперь это липкое тело возникло перед ним, хлопая наращенными ресницами. Ей было нечего предложить миру, этой инфузории-туфельке, кроме удовлетворения простейших физиологических потребностей.

— Зачем, девочка… — прошептал он, и мир вдруг стал черным, беспросветно черным, и в самом центре мира стояла эта дешевая дурочка, маяча алым пятном бесстыдного рта. Нет ни спасения, ни выхода…